Проблемы защиты детей, усыновления, заботы о сиротах попали в центр общественного внимания. И сразу стало понятно, что на этом фронте в России развернулась полноценная гражданская война. О сути схватки вокруг сирот обозревателю «МН» Борису Пастернаку рассказал член Общественной палаты, ученый-физик, основатель организации «Право ребенка» Борис Альтшулер.
Эксперт комиссии по вопросам социального развития Общественной палаты РФ, координатор секции по правам ребенка экспертного совета при уполномоченном по правам человека в РФ Борис Альтшулер© РИА Новости. Артем Житенев
— Борис Львович, вы в правозащитном движении с 70-х годов, дружили с Сахаровым. Как вы с ним познакомились?
— Мой отец, Лев Владимирович Альтшулер, как и Сахаров, работал в Сарове в ядерном центре «Арзамас-16». Они относились друг к другу с большим уважением, тем более их позиции по острым общественным вопросам совпадали. А когда я написал кандидатскую диссертацию по общей теории относительности, отец попросил Сахарова быть моим оппонентом на защите. Так мы и познакомились в 1968 году — как раз когда Сахаров написал свои знаменитые «Размышления», опубликованные за рубежом в июле того же года. Так что мы с Андреем Дмитриевичем обменивались мнениями не только по физике.
Конечно, огромное влияние на меня оказал отец. Его задачей в ядерном центре было определять, что происходит с шариком делящегося вещества, находящегося в центре оболочки из обычных взрывчатых веществ — именно так, путем сжатия этого шарика до критической массы, производится подрыв атомной бомбы. Ему удалось достичь давлений в миллионы атмосфер! После публикации в 1958 году эти цифры потрясли американцев. Но до самого 1996 года, когда эта технология была рассекречена, они не могли взять в толк, как Лев Альтшулер получает свои результаты. Некоторые даже выдвигали фантастическую гипотезу, что такие давления достигаются при столкновении ракет в космосе. Отец был единственным в СССР, кто умел проводить такие измерения, и это спасло ему жизнь.
— При аварии, что ли?
— Как же! В ноябре 1950-го в Саров приехала важная правительственная комиссия. Среди прочих проверок всем ученым из основной группы атомщиков задавался «анкетный» вопрос: «Согласны ли вы с политикой Коммунистической партии?» Все умные люди отвечали «да» — и дело с концом. Двое сказали «нет» — отец и Сахаров, причем оба объяснили, в чем именно они не разделяют политику партии: в области биологии, разгром которой состоялся в СССР в 1948 году. Отец еще сказал, что Лысенко безграмотен. Я читал недавно рассекреченный документ с выводами комиссии: «Альтшулер и Сахаров, не внушающие политического доверия, выступающие против марксистско-ленинских основ советской науки, должны быть отстранены от руководства научными коллективами».
— И отстранили?
— Пожелание уволить Сахарова пропустили мимо ушей — его сам Берия в Саров позвал. А отца должны были изгнать со всеми последствиями, но тут вступились коллеги, объяснили: не будет вам бомбы. Изгнание отца с объекта было отложено, но 5 января 1951 года уже сам Берия издал распоряжение: «удалить Альтшулера с объекта в пятидневный срок, об исполнении доложить». Но и это распоряжение никогда не было исполнено — не нашли замену.
— А как вы включились в общественную деятельность?
— Началось с двух программных документов с моим другом Павлом Василевским, запущенных в самиздат под псевдонимами. Это большая статья «Время не ждет» 1968 года и «Явление, небывалое в мировой истории» в 1971 году — о советском военно-промышленном комплексе. Мы показали на основе исключительно открытой советской экономической статистики, что «на войну» в СССР тратится 40–50% национального дохода, то есть 70–80% бюджета СССР. Помню, я принес эту отпечатанную на машинке статью Сахарову, и Андрей Дмитриевич сказал: «Я рад за тебя». Это была высшая похвала.
Ну а потом, с 1975 года, уже начались мои открытые заявления «в защиту». Как там у Юлия Кима: «И спасти захочешь друга, да не выдумаешь как» — это о декабристах. Но выдумывали, и спасать удавалось, хотя это каждый раз казалось чудом. Когда Сахарова в 1980-м выслали в Горький, началась кампания в прессе. И писали не только про то, что он враг, а и про то, что он деградировал как ученый. И тут мне физики сказали, что знаменитый американский космолог Стивен Вайнберг заявил пару месяцев назад, что Сахаров, оказывается, в 1967 году объяснил барионную асимметрию Вселенной — объяснил, почему возникло ничтожное преимущество вещества над антивеществом — такая, можно сказать, «грязь» в виде нас и нашего мира. 12 лет мировая наука эту работу Сахарова игнорировала, а осенью 1979 года очнулась, и это оказалось очень кстати. Я придумал написать письмо в ООН о том, что Сахаров не только великий правозащитник, но и великий ученый, сумевший объяснить барионную асимметрию Вселенной! Я понимал, что это именно тот язык, на котором следует разговаривать с членами Политбюро. Они ведь чувствуют себя олимпийцами. Для них «асимметрия Вселенной» — это нечто почти свое, божественное. Обращение было подписано многими выдающимися правозащитниками. И потом несколько дней по «Голосу Америки» этот текст крутился. Конечно, он был услышан везде, где надо. Потом еще многие и у нас, и за границей выступили в защиту Андрея Дмитриевича, и в начале марта 1980 года на высшем уровне было принято решение прекратить кампанию по объявлению Сахарова дегенератом. Он стал «большим ученым, у которого есть все условия для работы в Горьком». И это было спасительно.
— А ваши условия работы от этого заявления не поменялись?
— Три сотрудника КГБ явились в детский сад — на работу к матери моей жены, поэта Ларисы Миллер. Разговор был о моем безобразном поведении. Теща задала естественный вопрос: «А почему вы пришли ко мне? Почему вы не обратитесь к отцу Бориса?» Ответ был совершенно потрясающий, отец до конца дней его со смехом цитировал: «Это не имеет смысла, у него очень своеобразный юмор». Понимали, что отец бы их просто послал многоэтажно. Вторым заходом вызвали на Лубянку Ларису и показали ей толстую папку моих «антигосударственных заявлений»: «Вы думаете, ваш муж физикой занимается? Он вас обманывает — он занимается антисоветской деятельностью. Вы должны немедленно покинуть страну. Иначе ваш муж десять лет не увидит своих детей». А через две недели туда же вызвали, наконец, и меня. Разговор начался так: «Вы что, очень хотите уехать? Об отъезде забудьте». Мне-то с самого начала было ясно, что Ларисе они врали, что бывшего жителя ядерного Сарова никто из СССР не выпустит. «И вы должны прекратить общаться сами понимаете с кем!» — они никогда не произносили имя Сахарова. Шарахались от этого имени, как черт от креста.
Я ничего не прекратил, естественно, меня уволили, я устроился дворником, что было совсем неплохо. Работал я дворником пять лет, до 87-го года. В дворники кандидатов наук принимали только по особому сигналу, вообще-то это было запрещено.
Время было очень тяжелое. Всех почти правозащитников перехватали. Не арестовали лишь нескольких человек, и меня в том числе. Причин мы тогда не знали, многое стало ясно спустя годы. В 90-м я приехал к другу в США, и он мне показал копию телеграммы, которую в 1984 году сенатор Чак Грэсcли послал председателю КГБ Чебрикову: «Уважаемый гн Чебриков. Я слышал, что у вас преследуют физика Бориса Альтшулера. Примите, пожалуйста, к сведению, что в моем штате производится 10% зерна и 6% сои, закупаемых СССР в США. С уважением». Мы были под плотным колпаком, но — на особом положении. Нас не трогали.
Когда Сахаров после знаменитого звонка Горбачева в декабре 1986 года вернулся из ссылки, он взял меня в свою группу в ФИАНе. Интересно, что характеристику с прежнего места работы для приема на работу в академию дал мне родной ДЭЗ — дирекция эксплуатации зданий. Меня как дворника там высоко ценили, у меня и грамота с Лениным была. С тех пор я в отделении теоретической физики ФИАНа, член ученого совета. Хотя совмещать правозащитную деятельность с физикой становится все труднее.
Жизнь в Кремле в сто раз более сложна, чем квантовая теория поля
и общая теория относительности вместе взятые
— А каково вообще сегодня заниматься правозащитной деятельностью?
— В 1992 году мой друг Алексей Смирнов, отсидевший в СССР хороший срок, организовал этот Центр по правам человека, в котором мы сейчас разговариваем. Это здание бывшего ЦК ВЛКСМ. Были неоднократные попытки нас отсюда выгнать, но каждый раз отбивались с помощью Кремля.
— Кремля?
— Кремль — это не точка. Кремль — это самое сложное место, которое есть в стране. Как я всегда говорю, жизнь там в сто раз более сложна, чем квантовая теория поля и общая теория относительности вместе взятые. Там очень сложное динамическое равновесие. Так всегда происходит в системах византийского типа — все решается в сложных личных взаимодействиях «при дворе», а нормальных механизмов принятия решений нет.
Я помню разговор с Андреем Дмитриевичем в начале сентября 1973 года. Спрашиваю его: «Вы чувствуете направленную против вас кампанию?» — «Если не читать газет, не чувствую». — «А скажите мне, почему вас не убьют, автомобильная авария — и нет человека? Мир недельку пошумит и забудет. Ведь поступают же такие предложения, не могут не поступать. Кто заступается?» Он не стал отрицать такой возможности. Но сказал: «Мы не должны об этом думать. Мы должны настаивать на своих принципах: права человека, открытость, гласность. И результаты, возможно, последуют». Он прекрасно знал все эти кремлевские сложности, знал, что перестройка может начаться хоть завтра. Она и началась — только не в 73-м, а попозже.
— А как вы оказались на «детском фронте»?
— Я единственный из «классических правозащитников», кто занялся правами детей. Начали мы с друзьями в 1996 году, а через два года зарегистрировали организацию под названием «Право ребенка». И тут же возникла возможность проверить, чего мы стоим в новом качестве. К нам пришла девушка Света, 19 лет, беременная, уже три месяца пряталась по чердакам и подвалам Москвы. Она сбежала из психоневрологического интерната, где ей хотели сделать аборт, — такой там порядок. А она хотела стать мамой. Это была борьба! И мы победили. Сперва добились, что ее не стали абортировать, и она благополучно родила. Но у нее отобрали ребенка — она же с диагнозом, да и негде ей жить с ребенком. Мы добились, чтобы ей сняли диагноз, отпустили из интерната и дали квартиру. Ведь почему их оттуда не выпускают? Им же надо по закону квартиры давать! Потом Света еще одного ребенка родила, муж, к несчастью, умер. Нас уверяли, что она не сможет самостоятельно жить — но вот живет, и дети у нее хорошие. Поначалу помогали, конечно, совсем ведь была человеком ниоткуда. Вытащили.
— Новый опыт правозащитника как-то перекликался с прежним?
— Я очень быстро увидел: спасать детей в современной России приходится теми же методами, которые мы применяли, чтобы спасти от КГБ какого-нибудь диссидента. Это всегда иррационально, всегда с использованием «космоса» в некотором смысле. Сигнал надо запускать максимально высоко! Один мелкий, частный случай, казалось бы, — а весь мир встает на уши. И вот уже сверху раздается: «Цыц!», и по данному конкретному случаю когти вбираются. И здесь то же самое.
В современных детских домах воспитанники сыты, одеты, обуты. Единственное, чего им не хватает, — нормальной семьи
© РИА Новости. Валерий Мельников
Такое чудо случилось недавно, в феврале это года. Наш друг — президент общественной организации «Даун синдром» Сергей Колосков — обнаружил в детском доме-интернате для глубоко умственно отсталых детей в Тверской области 16-летнюю девочку-колясочницу с совершенно сохранным интеллектом. 11 лет ее там держали, она не умела ни читать, ни писать и даже почти перестала разговаривать, так как стала терять слух, и никто на это особого внимания не обращал. Сергей добился трехмесячной реабилитации девочки в московском центре. Прогресс был колоссальный, она уже со смартфоном играла. А потом за ней приехала машина и ее забрали обратно в тот же детский дом для умственно отсталых.
— Зачем им это?
— Вообще-то они законные представители ребенка. И нет такого правила, чтобы отпускать из этих заведений. Отпустить — значит признать свою страшную ошибку, нормального ребенка 11 лет держали в таком заведении. И второе: койко-место не должно пустовать, это бюджет, это тот самый Россиротпром, о котором я все время твержу. «Учреждениям тоже нужны дети», — ответила одна крупная московская чиновница на вопрос, почему не отдают детей в семьи.
— А что бы они с ней сделали, если бы вернули?
— Думаю, тут же своя медкомиссия поставила бы ей все прежние диагнозы, опровергнув московские. Иди потом доказывай. Надо было срочно что-то предпринимать. Связались с тверским губернатором, с московским министерством. Два сотрудника Лукина, уполномоченного по правам человека РФ, отправились следом за девочкой. В общем, подключили «космос» и через два дня последовало распоряжение перевести девочку в школу-интернат и организовать индивидуальные занятия. Но как было страшно, когда ее забрали обратно, это такая непрошибаемая стена. Но вот прошибли... А сколько еще детей так же похоронены заживо. Поэтому мы и работаем в целом на реформу системы. Тут мое членство в Общественной палате России очень помогает. Дважды, в 2009 и в 2011 годах, Дмитрий Анатольевич Медведев меня в ее состав включал.
Первое, что я знаю про наше общество, —
это то, что у нас нет общества.
Брюзжащих людей много
— Это неожиданно для вас случилось?
— Мне позвонили из администрации, спросили, не против ли я войти в Общественную палату. Я ответил, что буду рад, поскольку это умножает возможности для работы. Это огромный ресурс, если им правильно пользоваться. Но и лавина обращений захлестывает. Из-за того, что я оказался так вовлечен в работу Общественной палаты, я почти забросил нашу группу «Право ребенка», я очень виноват перед коллективом. Правда, трижды девочки получали президентские гранты, сами все оформляли. Но вот сейчас в сентябре гранта нам не дали, и мы на нуле, опять надо как-то выживать.
— У «Права ребенка» прекрасная общественная репутация, неужели общество не поможет вам выжить?
— Первое, что я знаю про наше общество, — это то, что у нас нет общества. Брюзжащих людей много. И Общественная палата сама по себе — лишь рамка, в которую можно вставить любой портрет. Алла Пугачева была членом палаты первого созыва. От этого никому не было ни тепло, ни холодно, она там и не бывала. Как-то мы позвонили ее секретарю с просьбой помочь многодетной семье в острейшей ситуации. Ответ был такой: знаете, Пугачева новый магазин купила, у нее такие финансовые проблемы...
— Давайте поговорим о реформе всей системы детских учреждений. Что-нибудь получается?
— Мы были первой организацией, которая заявила: нехорошо, что дети живут в учреждениях, нужно переводить их в семьи. В 1998 году организовали подачу «Альтернативного доклада» в комитет ООН по правам ребенка, потом повторили это в 2005 году, и вот сейчас в 2013-м. И в каждом докладе — про необходимость реформы интернатов, про вывод детей на семейное воспитание и про социальную работу по предотвращению разделения детей и родителей. А потом это же вошло в рекомендации комитета ООН для Российской Федерации. И если бы не было активного противодействия реформе, то у нас давно бы не было социальных сирот и «детей в учреждениях». Ведь многое обещало перемены. 10 мая 2006 года — исторический, я считаю, момент в истории России. Впервые президент треть часового послания Федеральному собранию говорил о любви, о детях, о семье. Был дан ряд важных поручений. Некоторые даже выполнены: например, повысить выплаты приемным родителям, сформировать материнский капитал, что совсем неплохо, — мало, конечно, но и это достижение. Было дано еще одно очень важное поручение. Путин сказал: поручаю правительству и регионам разработать механизмы, которые позволят сократить число детей, находящихся в интернатных учреждениях. Президент сказал! Но ничего не было сделано. Более того, те механизмы, которые уже начали развиваться — к примеру, замещающая патронатная семья, которой помогает служба сопровождения, — этот опыт был уничтожен. А ведь уже пустели пилотные учреждения, пустели! Но тут появилась Екатерина Лахова со своим законом «Об опеке и попечительстве» от 2008 года, который запретил эту форму. И сколько же грязи вылила Екатерина Филипповна на этот лучший российский опыт патронатной передачи детей в семьи. Причина понятна.
— Мне не понятна. Почему?
— Потому что за ребенком, находящимся в учреждении, идет примерно миллион-полтора рублей ежегодных бюджетных ассигнований.
— Но она-то не об этом, надеюсь, говорит? А о том, что лучше, чем в наших учреждениях, ребенку нигде не будет, или что-то в этом роде?
— У нее другие аргументы, на уровне 1937 года: «патронатные семьи — это способ вывоза детей за рубеж» и тому подобная чушь. Главная цель: запереть детей в интернатах, потому что, повторю эту великую цитату, «учреждениям тоже нужны дети». И вот после принятия закона Лаховой детей стали возвращать в интернаты — семьи не справлялись, особенно если им приходилось иметь дело с детьми-инвалидами.
— И что, никто не возражает?
— Ну почему же. Читаем указ Путина от 28 декабря 2012 года. Поручено правительству создать механизмы правовой, организационной, психолого-педагогической и иной поддержки граждан, желающих взять ребенка-сироту в свою семью. Опять абсолютно то же поручение почти через семь лет! Тем же указом предписано создать правовую основу патронатного воспитания. Это очень важные слова, но сколько же можно их повторять?
— Кто все это тормозит?
— Россиротпром, чиновники, наживающиеся на уничтожении семьи и на детях в интернатах. Они кровно заинтересованы в закрытости этой системы. Показательна судьба законопроекта «Об общественном контроле детских интернатов». Два года он готовился, Медведев внес его в Думу. Больше года назад его принимают в первом чтении, а второго чтения нет до сих пор. Почему? Потому что этот закон вызвал панику среди региональных чиновников, в ведении которых находятся детские сиротские учреждения, — мол, какие еще тут общественные инспекторы будут нас контролировать? А ставки огромные, нажива на детях идет по-крупному. И тут же на сцене возникает движение «Суть времени» Сергея Кургиняна, которое собирает 85 тыс. подписей под письмом Путину и Нарышкину против этого закона. А в сентябре 2012 года — 141 тыс. подписей под письмом Путину остановить этот и ряд других «ювенальных» законов. Закон зависает. Однако перед самым Новым 2013 годом президент подписывает указ, в котором поручает принять закон об общественном контроле детских интернатов «в приоритетном порядке». И что? Сергей Кургинян созывает в Колонном зале Дома союзов «Родительское собрание», на которое неожиданно приезжает президент, и в сущности дезавуирует свой же указ в части общественного контроля. То есть опять Россиротпром побеждает, увы.
Мы должны настаивать на своих принципах, и результаты, возможно, последуют
— Не могу не спросить про ваши отношения с детским омбудсменом Астаховым.
— В 2010 году, в первый год его работы на этом посту, мы тесно и, кажется, плодотворно сотрудничали. А потом он занялся «войной» с Финляндией, с США — допускаю, что предвидел тот антизападный поворот, который случился в 2012 году. Тем не менее считаю очень важной и позитивной его убежденность том, что интернатов, детских учреждений в их современном виде быть не должно. Он эту мысль постоянно повторяет. Но есть и другое. 6 декабря 2011 года к Павлу Алексеевичу обратился патриарх Кирилл, он передал ему письма 13 многодетных семей, которые находятся в отчаянной жилищной ситуации. У большинства из них вообще нет регистрации по месту жительства — утратили по разным причинам. И патриарх добавил: «Многие из этих писем нельзя читать без слез». Конечно, аппарат Астахова написал кучу бумаг, и получил кучу ответов из регионов. Ответы в основном обвинительные по отношению к семьям. Их и переслали патриарху. Я читал эти ответы, они ужасны. Я написал в январе 2012 года и президенту, и только что назначенному замглавы администрации Вячеславу Володину, что вообще-то это безнравственно — так работать. Ни один человек из аппарата Астахова не снял трубку и не позвонил ни одной семье, не проверил достоверность сведений. Это бумажный, бюрократический стиль.
— У защитников «закона Димы Яковлева» есть такой аргумент: пока существует зарубежный канал усыновления, мы не занимаемся проблемными детьми здесь. Давайте остановим этот поток, пусть нам станет стыдно, и займемся проблемой сами.
— Люди гибнут на дорогах? Давайте запретим всем выходить на улицу. Сначала запретим, а потом займемся дорогами. Я вообще не склонен рассматривать этот закон отдельно. Запрет на усыновление в США — из ряда других законов 2012 года, никакого отношения к детям не имеющих. НКО как иностранные агенты. Закон о государственной измене, которая трактуется предельно широко и неопределенно.
— Он вас, кстати, коснется?
— Может коснуться. Мы только что подготовили очередной «Альтернативный доклад» в комитет ООН по правам ребенка. На днях послал в Женеву по почте 22 копии, как требует протокол. Под докладом стоит моя подпись. В законе о государственной измене написано: предоставление международной организации информации, которая может быть использована в ущерб государственной политике России, является государственной изменой. Государственная политика России в сфере детства нуждается в коренном совершенствовании. В нынешнем своем виде она часто вредна, а иногда и преступна. Мы ее критикуем, и эту критику довели до ООН. Я по этому закону — государственный изменник. Но у меня возможность такого обвинения вызывает только всплеск адреналина, приятные воспоминания молодости.
— У вас не возникает ощущения, что вы прошли по какому-то большому кругу, и он сейчас замыкается. Что скоро вам опять идти устраиваться в дворники? Напишут вам в ФИАНе рекомендацию для ДЭЗа, как думаете?
— Я ощущаю и противоположные тенденции, внушающие мне оптимизм. Конечно, огромное число общественных организаций сейчас оказалось в тяжелом положении. Но мы и в более сложные времена жили и боролись.
Повторю слова Андрея Дмитриевича Сахарова: мы не должны особенно заботиться о каких-то личных опасностях, мы должны настаивать на своих принципах, и результаты, возможно, последуют.
Автор статьи: Борис Пастернак
