--- > Альтшулер: «Российские сироты – это бизнес для системы опеки»
Альтшулер: «Российские сироты – это бизнес для системы опеки»18-01-2013, 02:45. Разместил: BAltshuler |
|
Альтшулер: «Российские сироты – это бизнес для системы опеки»
Б.А. Здравствуйте. М.Ц. Наша тема сегодня — Россия без сирот, и сиротство в России. После принятия Госдумой закона «имени Димы Яковлева» разгорелся такой общественный кризис вокруг проблемы сирот. И немножко уже поменялось русло, в котором ведется дискуссия. Уже бессмысленно спорить о том, правильный это закон, или нет, нужно было запрещать американцам усыновление, или не нужно было. Уже главный вопрос — что Россия может сделать для детей, которые так или иначе тут остались заперты. Поэтому мне бы хотелось узнать ваше мнение, в действительности каково положение сирот сегодня в России, и как можно его исправить. Б.А. Ну, во-первых, все-таки давайте называть вещи своими именами. Пребывание ребенка в интернате, в интернате-общежитии, бесконечно вредно для ребенка. У нас таких детей сейчас 300 тысяч. Около 100 тысяч сирот и 200 тысяч, которых родители сдали добровольно в интернаты. В основном, проблемы здоровья, потому что никакой помощи семье нет, не справляются. М.Ц. А почему, — извините, я вас сразу перебью, — такая статистика разная? Столько разных цифр называется. 654 тысячи детей-сирот, о которых говорит госпожа Голодец. При этом она говорит, что нуждаются в усыновлении 128 тысяч детей, по ее данным. Вы говорите о 200 тысячах детей… Б.А. Я объясню. Никакого противоречия нет. 624 тысячи сирот — это включая даже тех 60 тысяч, что в Америке живут. Наша статистика всех до 18-ти лет считает, даже если они усыновлены, в России, или в Америке. Эта цифра не интересная. Потому что она включает то, что уже давно проблема решена. Надо говорить о двух цифрах: сколько… Во-первых, Ольга Юрьевна говорит: 128 тысяч нуждаются в усыновлении. Правильно, я сказал: около ста тысяч в интернатных учреждениях сирот. Вот они и нуждаются. Да, 100, 120 там еще какие-то нюансы, некоторые не в интернатах, а уже в образовательных… В любом случае, она правильно сказала: в банке данных, даже если он ушел из интерната, уже учится где-то, то он все равно в банке данных до 18-ти лет. 128 тысяч, которые вот остались без семьи. Это сироты. А я говорю еще 200 тысяч, которые не сироты, которые живут постоянно в учреждениях по заявлению родителей. Фактически постоянно, а называется в Семейном кодексе «временно», — когда родители по уважительным причинам не могут выполнять свои родительские обязанности. М.Ц. Не лишенные родительских прав. Б.А. Ни в коем случае. 200 тысяч, их законные представители — родители. И они не виновны, они просто не справляются, по уважительной причине, написали заявление. Я говорю, в основном речь идет о детях с проблемами здоровья, ограниченной возможности здоровья. Поскольку у нас в России нет никакой помощи семье в трудной ситуации. А иметь дома ребенка-инвалида, или ребенка с проблемами здоровья — это труднейшая ситуация. Помощи никакой. Мы не Франция, не Швеция, не Финляндия, где обязательно услуги на дому. Сейчас пытаемся пробить в новом законе о социальном обслуживании, чтобы это было. Но пока этого нет. Сдают. Есть и другие ситуации: сдают просто потому, что нечем кормить. И это тоже. Есть ситуации совершенно… Ну, трудная ситуация, дети учатся, четыре дня с половиной они в интернате, а потом приходят домой, всю пятницу практически после занятий, субботу—воскресенье, утром. Вполне нормальные подростки, нормальная ситуация. То есть, разные ситуации, но таких 200 тысяч. И все они, конечно, должны жить не в общежитии. Они должны жить все-таки в обстановке семейного типа, или в семье. Поэтому если говорить о сиротах, которые подлежат усыновлению, например… Но все это международное усыновление, которое было, я рассматриваю, конечно, это гигантская спасательная операция. Да, это стоит денег, родители западные платят своим агентствам. Но они спасают детей, наших, из совершенно невозможных условий. И вдруг возникает Екатерина Лахова, и вся Госдума, и так далее — и бамс, по этой спасательной операции ударяют. М.Ц. Давайте о невозможных условиях детей, в каком состоянии система? Б.А. Сейчас скажу. Что отсюда следует. Раз это случилось — мы должны срочно спасать сами. Казалось бы, вот указ Президента, который подписан одновременно с законом. Указ № 1688 «О защите детей-сирот». И, собственно, мы сегодня его обсуждали в Министерстве образования, обсуждается в Госдуме — как его реализовать. Чтобы нам быстро… а срок поставлен до 25 января Правительством, то есть, осталась неделя. М.Ц. В указе речь идет об упрощении усыновления для граждан России, правильно? Б.А. В этом указе есть нечто гораздо более важное. Усыновление — это очень маленькая часть, это вообще маленькое, у нас главное — опека. Под опеку берут люди. Но там об этом тоже говорится. И еще о патронате говорится, патронатном воспитании. И что это значит — написано в первом абзаце указа, самом главном. Написано: разработать механизмы, которые позволят оказывать поддержку, — имеется в виду, поддержку услугами, не деньгами — услугами, — психолого-педагогическую, медико-социальную, правовую поддержку, или сопровождение, можно сказать, семьям, гражданам, которые взяли детей. И вот этой системы поддержки в Российской Федерации наглухо нет. Она была в виде патронатного воспитания с 2000-го по 2008-й год развивалась в регионах, и благодаря этому пустели интернаты. Все дети были в семьях, а сотрудники интерната, которые раньше занимались их обслуживанием здесь, они ездят и ходят по территории и помогают, помогают, помогают, адаптации, — помогают во всех смыслах семье. Это называлось «патронатное воспитание», оно было прекращено законом об опеке и попечительстве, автор которого та же Екатерина Лахова, которая сейчас закрыла усыновление в США. Она же закрыла семейное устройство в России. Причины достаточно ясны, почему это было сделано. М.Ц. И почему это было сделано? Б.А. Потому что на каждого ребенка в интернате выделяется около 50-ти тысяч долларов в год, полтора миллиона в среднем. Если взять вместе с капитальным ремонтом, со всем, не с самими учреждениями, а все — аппарат, все эти проекты, программы, дети, государственные дети, — это гигантский бизнес, гигантский доход для коррумпированных чиновников. И если опустеют… Как сказала одна московская чиновница, когда ей говорили: почему вы не устраиваете детей в семьи, а была возможность, — «учреждениям тоже нужны дети». Эта формула. Лахова это обслуживала. И тогда, и обслуживает сейчас. Сейчас, может быть, благодаря прямому поручению Президента Путина, а до него премьера Медведева, может быть, удастся все-таки преодолеть сопротивление этого россиротпрома, который не дает эту систему, собственно, и реформировать. Вы спросили, что плохо в интернатных учреждениях. Я скажу самую общую вещь, что плохо. Я сейчас не буду говорить о том, что это закрытые, там нарушения прав. В каких-то хороших есть деньги, в других нет — дети голодают. В интернатном учреждении, в организации, администрация совмещает две функции: законного представителя, родителя, и поставщика услуг. Этого нет в обычной жизни. Родитель ведет в поликлинику, ведет в школу, и следит, как хорошо… А здесь — в одном. Отсюда массовые нарушения прав. Это одно. Второе: ребенок, вырастающий в таком интернате-общежитии, он изначально лишен таких базовых в подсознании, в опыте понятий, которые для нас с вами обычны, как дом, семья, значимый взрослый. М.Ц. Ну, да, у него нет примера обычной жизни. Б.А. Поэтому Мария Феликсовна Терновская, как раз пионер патроната в России, которую, кстати, Москва вышвырнула в 2009-м году, вскорости после того, как был закон об опеке принят и патронат был закрыт, — Мария Феликсовна Терновская делала, это интересно, семейные группы в своем детском доме для детей, отобранных, переживших тяжелейшую травму. И она делала это внутри по семейным группам. И она рассказывала, тоже в Министерстве образования, что пока воспитатели, эта группа маленькая, это вроде семейного типа, но когда воспитатели уходили вечером домой, а на ночь оставались какие-то там нянечки, реабилитации не происходило. Как только они сделали, что воспитатели сменно круглосуточно с детьми, и ночуют с ними, — резкий взлет реабилитации. Почему. Ребенок привыкает, он чувствует — этому человеку взрослому может доверять, он его не покинет, он с ним. Ему можно пошептаться ночью, еще что-то. Это уже получается как родитель, значимый взрослый. Это главное, чего нет у наших детей в интернатах. Поэтому они такими тоскливыми глазами смотрят на любого взрослого, который приходит. Возьмет — не возьмет. Невозможно жить в коллективе. Можно только в пионерлагере месяц побыть. Вас отдали в летний лагерь — а потом родители не взяли, и оставили навсегда. Понравится? Это так живут наши 300 тысяч детей. М.Ц. Все равно у нас получается два пути, которые, с одной стороны, идут параллельно, а с другой стороны, немножко друг друга взаимоисключают. Либо мы говорим о том, что существующая система работы интернатов и подхода к реабилитации и воспитанию детей несовершенна, слишком казенная, совершенно не душевная, и поэтому вырастают искалеченные люди в большинстве своем в этой системе. И мы говорим о том, что эта система детей порабощает, использует для существования собственного, и не отдает в семьи. Но при этом, опять же, по статистике, которую приводила госпожа Голодец на совещании несколько недель назад, 128 тысяч детей, которые в семьях нуждаются, и 18 тысяч российских семей, которые заявили о том, что готовы ребенка взять. Как вот эту систему можно переломить? Как можно работать с менталитетом людей, которые не то что бы им интернаты детей не отдают, а нет очереди и особенного ажиотажа, для того чтобы этих детей оттуда спасти? Б.А. Дело не в менталитете. Люди у нас нормальные. Дело в системе. Но давайте еще одну цифру назовем, будем говорить сразу о двух проблемах. Потому что решение — в одном, «в одном флаконе». У нас каждый день 250 новых сирот. Это не просто система, где дети хранятся. Ведь дети вырастают. Они уходят — и все. А поставки «товара» нужны… М.Ц. Из этих 250-ти сколько детей — социальные сироты? Б.А. 85 процентов, или 90 процентов. Это всегда так, это стандарт, социальные сироты. Это идут поставки новых сирот. На это ориентированы органы опеки и попечительства по всей стране. Они подчинены тем же региональным департаментам, которым подчинены организации. Фактически опека поставляет «товар» в эти интернаты. М.Ц. «Товаром» в данном случае детей называете. Б.А. «Товар» — это дети. То есть, «товар» в кавычках, но то, на чем наживается система, ее руководство в первую очередь, коррумпированное. Это же происходит. И в первую очередь надо, чтобы была работа с кровной семьей по ее спасению и восстановлению. Вот случай, сейчас только произошел, в Тверской области, когда отобрали четырех детей, потому что в доме было холодно, не было дров. Но не подогнали же машину с углем, с дровами, не затопили же социальные работники. А это было бы дешевле, чем четырех детей держать в приюте. А родители вполне приличные. Ну, значит, что-то у них не наладилось. Приставить социального работника, сделать социальный контракт. Вот у нас нет… М.Ц. Какие-то бюджеты, их кто должен распределять в таком случае? Вы говорите о коррупции. Система, в которой социальный работник будет принимать решение, что вот этим нужны дрова, вот этим нужны продукты, вот этим нужно купить дом, построить, — эта система еще более коррупционной мне представляется. Б.А. Нет, она не коррупционна. Это просто две разные системы. Система, где бюджет идет на учреждения, на койко-место, и если там будет пустовать, то, значит, будет сокращение, не дай Бог. А даже иногда заказ дают опеке: дайте нам еще, попоставляйте, настрогайте там лишений. М.Ц. Ну, укомплектованы интернаты — не укомлектованы, да? Б.А. Вот это одна система финансирования, это другие ведомства. Система вот эта помощи семье, муниципальная, или социальная, — это совсем другое, там нет ни копейки, на это не дают. Они действительно бедные, как мыши, эти муниципалитеты. В мире-то не так устроено. Поэтому у нас возвратов-то в течение года девять процентов. М.Ц. Из усыновленных детей, вы имеете в виду? Б.А. Не из усыновленных, я говорю совсем о другом. Я говорю о тех примерно ста тысячах, которых отбирают у родителей в течение года, как-то разлучают с родителями, в течение года, да, меньше десяти тысяч возвращаются. Во Франции, в Штатах — 70 процентов. Там работает мощнейшая система возврата. Там нет этого бизнеса на сиротстве. Но… Я хочу сказать все-таки главное. Вот вы сейчас затронули вопрос, мы затронули вопрос. Это связано и с семейным устройством детей из интернатов, в семьи все-таки чтобы все ушли. Опыт такой в России был, это просто надо его реанимировать. То, что называется патронатное воспитание, профессиональная семья, если угодно так называть. Нанятые учреждением, одним, другим учреждением социальным, нанятые надомные воспитатели, которые являются сотрудниками, — они осуществляют надомное воспитание детей. Семейная воспитательная группа, или индивидуально. М.Ц. Детские деревни, которые существуют, я так понимаю, это примерно… Б.А. Детские деревни SOS — это другое. Это тоже есть вариант, когда само учреждение, понимаете, надо отличать, само учреждение, в нем организована жизнь по семейному принципу. Это наше третье предложение. У нас три предложения. Первое предложение, нашей Общественной Палаты, комиссии по социальной политике: во всех совершенно социальных центрах, социального обслуживания, во всех интернатных детских учреждениях, называется организаций для детей-сирот, должны быть созданы службы или отделения сопровождения семьи. Поддержки замещающих и кровных семей. Почему я говорю «в одном флаконе решение». Вот эти службы должны и восстанавливать кровную семью, и помогать ей не разлучать, если можно, детей, и потом восстанавливать, и детей из учреждений переводить в семьи. И помогать семьям, поддерживать семьи, находящиеся на территории. Это первое предложение. Второе: нужно обязательно, чтобы в штаты были введены надомные семейные воспитатели. Семейная воспитательная группа, или патронатная семья, — это все сотрудники учреждения. Просто это нормы работы учреждения. И третье: само учреждение, если дети в интернате, должно быть организовано исключительно по семейному типу. М.Ц. Вчера пошли разговоры о том, что должно быть создано в России что-то вроде министерства сиротства, условное литературное название уже придумано. Как вы относитесь к такой идее? Поскольку то, что вы перечисляете, это новая огромная система, если представлять ее развитие в масштабах страны, ну, это довольно неподъемный труд, чтобы это существующими силами сделать, мне кажется. Б.А. Во-первых, это очень подъемный труд. Там, где это было, это делалось, и делается это легко. Есть наработки. Просто та система управления, всем этим детством, семьей, сиротством, которая сейчас, — этого делать не будет. Потому что в одном Семейном кодексе органов опеки и попечительства 51 статья, которая регламентирует, как им разделять детей и родителей, и 42 статьи — как устраивать сирот. Ни одного слова — как работать с семьей, замещающей семьей, или семьей… Как поддерживать, то, что Путин написал, — поддерживать кровную семью, поддерживать семью замещающую, сопровождать, помогать им услугами по месту жительства. Ни одного слова об этом. Естественно, Семейный кодекс, и вот эта система россиротпрома… М.Ц. То есть, законодательная база новая нужна? Б.А. Здесь не совсем… Она нужна, что-то нужно, это мы предлагаем. Но самое главное — изменить принципиально систему управления. Тут я согласен с Павлом Алексеевичем Астаховым, который говорит, что у нас 19 нянек. Не семь нянек, у которых дитя без глаза, а 19. У нас нет координирующего органа, который есть во всем мире. И вот это агентство по сиротству — это вообще конец света. Как можно создавать агентство и министерство сиротства в стране, которая задыхается от числа сирот. Ведь как только, если оно решит проблему сиротства — его надо закрывать. Значит, увольнять людей, лишать их зарплат. Да оно никогда не решит проблему, потому что ему нужны сироты, от его названия зависит… М.Ц. Министерство семьи и детства должно быть, да? Б.А. Конечно. Я предложил уже это агентство, иронизируя, назвать министерством по преумножению сиротства в России. Если вот так. Конечно, семьи и детства. Но все-таки не министерство. И не агентство. Потому что если у нас есть 19 нянек, делать 20-ю, а это будет именно так, дележка бюджетов, то да се. Как было в Москве, создали Департамент по семейной и молодежной политике. Ну, что они, два года только учреждения друг другу передавали, а ни одной проблемы не решили, вообще ни одной. Потому что они не занимались координацией, они занимались только под себя, под свой департамент делали. Ну, и будет министерство опять на себя, финансирование, бюджеты. Оно не должно подменять всех. М.Ц. Как бы это ни назвать. Вы верите в то, что вот сейчас ситуация может переломиться? Б.А. Дело не в названии, функционал должен быть другой. На самом деле, России нужен, и об этом сказал Дмитрий Анатольевич Медведев 16-го декабря 2010-го года в Рязани, орган координирующий, небольшой, который бы формировал политику в сфере детства и семьи в России. Он назвал этот орган — правительственнаая комиссия по делам несовершеннолетних и защите их прав. Он уже есть. И комиссии в регионах формально тоже могут быть координаторами. Я сейчас скажу, где это реализовано. Возьмем правительственную комиссию… Даже после прямого поручения Президента Медведева, а потом решения правительства, это было январь 2011-го года, и решения Совета безопасности. И даже после этого ни одной копейки не было выделено на обеспечение работы правительственной комиссии. Фактически она работает, правительственная комиссия, — один ответственный секретарь. То есть, никакой работы в промежутке нет, подготовки. Нужен небольшой отдел по информационно-аналитическому обеспечению и методическому обеспечению работы комиссии. Значит, нужно не агентство, не министерство, а департамент в аппарате правительства в прямом подчинении Ольге Юрьевне Голодец. М.Ц. Хорошо. Спасибо вам большое. Это был «Предметный разговор». Мария Цыбульская и Борис Альтшулер. Спасибо. До свидания. Вернуться назад |